Пороки - Страница 28

— Спи. Ничего плохого с тобой не случится. — Словно в доказательство своих слов он обнял меня чуть крепче, устало вздохнув.

— Обещаешь?

— Да, я обещаю.

И его руки больше уже не раздражали своим холодом, теперь они приятно остужали мою внутреннюю пустоту, которую Юлий оставил после себя.

А с противоположной, с правой стороны, у самой кулисы стоял молодой человек в костюме Пьеро. Его нежный друг протягивал к нему руки, трепетно обнимал его, гладил по голове. Но тот яростно отталкивал его, и когда друг падал на пол, Пьеро жалостливо кричал:

— Почему ты бросаешь меня?! Разве я не достоин любви?!

Друг поднимался, снова делал шаг навстречу любимому, и снова летел на пол, встреченный глухой стеной непонимания под самовлюбленные реплики чёрно-белого лица:

— Безответные чувства — это невыносимая боль! Как же ты можешь так со мной поступать?!

Новая попытка и новый удар в грудь друга. И новый, скорбный плачь Пьеро. Слезы, от которых не течет профессиональный грим:

— Я всего лишь хочу быть рядом, пойми!

Каждый диалог стоящих на сцене актеров причинял душевную боль. От этой боли загорались и гасли толстые невысокие свечи, стоящие на покрове из осенних листьев. Немая публика была мертва. Одна лишь пара молча и с достоинством исполняла свою роль. Они кружились в золотистом осеннем вальсе, скользя меж предающимися пустым словам актерами, глядя только друг на друга.

Только вот именно на них смотреть отчего-то было больнее всего. Молодой парень с удивительно тонкими, красивыми чертами и стройная, зрелая женщина, восхитительная в своем ухоженном увядании.

Утренний свет разбудил меня, заставляя вновь вернуться к реальности. А реальность пахла сигаретами.

Юлия рядом не было. Сквозь приоткрытую балконную дверь в комнату проникал уличный шум и неприятный запах безвкусного табака.

— Зачем ты так много куришь? — Я вышла на балкон, где Серый Кардинал стоял, одетый в одни только тёмные джинсы с рваными петлями для ремня.

— Ты бы оделась, в одной простыни холодно, наверное? — Он смотрел куда-то вдаль, на серые крыши домов, с которых за ночь сполз ранний снег. Смотрел на невзрачные телевизионные антенны, на чердачные деревянные маленькие окошки пятиэтажек, на застиранные майки и колготки, что висели на натянутой бельевой верёвке у дома напротив. Смотрел на усталые облака, серые, как бездомные собаки, лающие во дворе. Только не на меня, не на мои губы, не на моё тело, обернутое в скомканную белую ткань. Он впитывал в себя весь этот умирающий серый мир вместе с никотиновым дымом, только, почему-то, без меня.

— Юлий, — я взяла его ладонь и прижала к своей щеке. Только тогда он вздрогнул, словно проснулся, и бережно обнял меня за плечи. — Юлий, хочешь, я приготовлю тебе что-нибудь? Что ты любишь?

Он чуть улыбнулся, отвечая мне дрожащим голосом:

— Не нужно. Я не голоден.

Юлий молчал несколько минут, прижав мою голову к своей груди. Я не могла видеть его лица, но руки его немного дрожали, передавая мне неизвестно откуда взявшуюся тревогу.

— Действительно холодно, тебе стоит одеться. Мы должны вернуться, — он легонько подтолкнул меня к балконной двери: — Иди.

Войдя в комнату, я обернулась. Юлий стоял, неподвижно глядя в одну точку. В его взгляде было отчаяние, в уголках глаз скопились застывшие слезы.

Даже беспорядочно разбросанные вещи не воскрешали призраков того, что было между нами ночью. И из моей памяти уже начинали выпадать кусочки пазлов, которые хранили в себе то, что я чувствовала в те или иные моменты.

Серый Кардинал со вздохом натянул на себя помятую черную рубашку и заботливо помог мне одеть майку.

— Юлий, — я не знала точно, как мне выразить свою просьбу: — Может… Давай не будем уходить? Может, останемся ещё хоть на один день?

Он обернулся ко мне, с удивленной улыбкой:

— Ты не хочешь возвращаться? Почему?

Я положила ладони ему на плечи, понимая, что слова, сказанные мной, наивны и пусты, как слова Пьеро из моего сна:

— Я боюсь, что мы вернемся, и всё изменится…

С ещё одним тяжелым глубоким вздохом он обнял меня, словно маленького ребенка, отрешенно поглаживая по голове:

— Не заставляй меня говорить банальные вещи. Ничто не бывает прежним. Стоит лишь впустить изменяющие всё порывы ветра в свой дом, как они перевернут настоящее, перестроят, ничего не оставят на своих местах. И хорошо это или же плохо — я тебе, к сожалению, а может быть даже и к счастью, сказать не смогу.

Шли мы по сырым, склизким улицам, где умирающий снег превращался в отвратную утреннюю пшенную кашу. Это дворники смешивали его с солью, будто кто-то собирался съесть всю эту осенне-зимнюю сумятицу.

Примета № 11. Возвращаясь за забытой вещью, посмотритесь в зеркало

Утро 13 октября

Дверь, как и прежде, оставалась не запертой. Холл был пуст, многочисленные Там-Тамы молчали. Дом ждал нашего прихода, но он был холоден и нем. Лёгкое шуршание слышалось из-за тяжелой двери, ведущей в Песочную Комнату.

Я хотела взять за руку Серого Кардинала, но не успела: он уверенными шагами направился туда, откуда доносились шорохи и тонкий, едва уловимый звон. Мне пришлось поспешить следом за Юлием, но, войдя в Песочную Комнату, я тут же об этом пожалела.

Красивое, тяжелое длинное платье из черного бархата по-королевски преобразило Сатиру. То, какой я видела её до этого момента, было просто ничем в сравнении с сегодняшним её обликом.

Как и прежде, открытые плечи демонстрировали безупречную осанку, корсет в этом платье не был подчеркнут, оно застегивалось на миллион мелких, обтянутых бархатной тканью пуговиц, подчёркивая надменный взгляд Сатиры. Её образ не кричал, но тихо, уверенно, утвердительно говорил: «Я стою очень дорого».