Пороки - Страница 35

— Не льсти себе.

Он кивнул:

— А ведь ты права. Я не был ей ни другом, ни парнем, ни родным.

— Ты знаешь, — мне вспомнилось мое детство: — Говорят, что нельзя оставлять недочитанную книгу раскрытой. Плохая примета.

— А что будет?

— Человека будет преследовать тревога.

— Кто всё это придумал? — Его недовольный вопрос словно был обращен больше к птицам, чем ко мне.

— Не знаю. Люди. Знаешь же, и в наш век можно встретить колдунов, экстрасенсов, гадалок в шестом поколении…

— Кстати, — он щелкнул пальцами, словно я, наконец, заговорила о чём-то действительно важном: — А как ты сама относишься ко всему этому?

Мне вспомнилось телевизионное шоу, которое смотрели мои друзья, и в моем сознании вспыхнуло раздражение:

— Эта логика никогда не была мне понятна. Эти люди, в домах которых можно найти и статуэтку Будды, и уголок икон с изображением Христа, и украшение возле кровати, которое они называют Ловец Снов… Они явно сумасшедшие, на запястье носят красную нить Каббалы, на груди — православный крестик, в голове — сотню языческих верований и примет. Примет, которые день за днем смешиваются с условностями других, иных религий.

— Поговорим о религиях? — В тоне его голоса явно чувствовалась злая ирония, насмешка.

— Нет, — я рассмеялась, создавая иллюзию непринужденности: — Конечно, нет.

— Жаль. — Вздох грусти.

Непонятный мне человек. Слишком много вымышленных качеств внутри. Слишком мало объективности снаружи.

— Ну ладно, а как ты думаешь, откуда у людей это язычество в мышлении и поступках?

Он чуть разочарованно посмотрел на меня:

— А откуда ты узнала о плохих и хороших приметах? Наверняка родители говорили, так? И про черную кошку, и про соль рассыпанную, и про похороны за окном…

Мне так ярко вспомнились те самые моменты детства, что отвечать было излишним. Да он уже всё сам прочел на моем лице:

— Вот видишь. Ничто бесследно не уходит. Ничто…

Нужно было разбавить повисшую тяжелую тишину. Иначе он сейчас задумается и выдаст такое, что понять его я буду не в состоянии.

— А я недавно слышала от кого-то, что сбить собаку на машине — плохая примета. А ведь древним язычникам машины и не снились.

— Не стой из себя глупышку. Это не твоя роль. — Он, кажется, действительно задумался.

Я обиженно замолчала.

— Понимаешь в чем суть, Кнопка: получается так, будто язычество не умерло. Оно живо во всех нас, живо до сих пор. Потому что даже убежденный атеист, которому усталое создание ночи, рискнув одной из своих девяти жизней, перебежало дорогу, если и не начинает неистово плеваться через левое плечо, то, как минимум, вспоминает, что стоило бы сделать именно так.

— Всё это притворство. — Я хотела взять его руку, но, вспомнив его взгляд, передумала: — Не могу понять, как ты мог собрать вокруг себя такую пеструю толпу лицемерных бездельников…

Но он, почему-то с ухмылкой, покачал головой:

— Всё это мне уже безразлично.

— Они только пытались стать тем, о чём ты говорил. — Мне странно было это слышать от него.

— Возможно. Но разве я просил? Ты вот, например, усвоила урок. Но проблема в другом, — с его лица исчезла улыбка: — Ты притворяться не умеешь.

— И разве ж это проблема? — Мне было неприятно.

— Забудь. — Он поднялся с пола, снова задрав голову вверх: — Никто так и не сможет, кажется, ответить мне на вечный вопрос человечества: что делать? Ни ты, ни эти трупы пернатых насекомых, ни фальшивые друзья, ни народная мудрость, ни проклятые экстрасенсы.

Я тоже поднялась, только не решаясь взглянуть на потолок:

— Но для чего-то же есть она, народная мудрость. Ты не закрыл свою недочитанную книгу в прошлом, теперь тебя это мучит.

— Тебе так понравился афоризм с книгой? — Юлий рассмеялся, закрывая глаза: — Да, пожалуй, ты снова права. От сердца отрывают только с кровью. Собери все вещи Сатиры, что лежат на втором этаже. Я пожалею об этом тысячу раз, но сегодня пусть будет так…

— Что? — Я удивленно-нервно моргала.

— Ты же прекрасно расслышала. Пожалуйста, Кнопка, сделай это для меня, — в его глазах снова застыли непролитые слезы, как и в то утро на балконе: — Сам я этого сделать не смогу.

Когда я поднималась на второй этаж, у меня дрожали ноги. Когда я медленно начала вытаскивать один ящик зеркального стояла за другим, у меня затряслись руки. Компактные книжки посыпались на пол, из одной из них вылетели несколько бардовых лепестков, тут же превратившихся в прах.

Я вспомнила, как сама точно так же положила цветки фиалки в украденную у Сатиры книгу. Где они теперь? Как я могла позабыть о них?

К грусти добавилось раскаяние, стало вдвойне тяжелее. Ведь, получается, я предала маленькую, наивную девочку, которую мне удалось, пусть и случайно разбудить в Сатире.

Чувство собственной ничтожности едва заметно укололо сознание. Никки я предала из-за симпатии к Юлию. Юлия я предала, когда повелась на заманчивую игру Сатиры. Сатиру я предала, когда поверила Юлию. Цепочка замкнулась. Передо мной маячил вечный вопрос всего человечества, который уже озвучивал Серый Кардинал: что делать?

Глубоко задумавшись, я не заметила, как белые бархатные руки уронили на пол перчатки темно-изумрудного цвета в тон шелкового платья. Сатира бегло взглянула на составленные у кровати полиэтиленовые пакеты с её книгами, деревянными статуэтками, шелковыми лентами, и быстро, непринужденным тоном перебила меня, внезапно заметившую её появление:

— Не надо. Я всё поняла.